Том 5. Путь к большевизму - Страница 19

Вас. Степанова, Алекс. Семен. Киселева и Мих. Александр. Колесанова, в то время как в Совете числится до двухсот человек, в Исполнительном комитете двадцать пять, а в президиуме двенадцать.

Это, действительно, самоотверженные, всецело преданные делу работники. Вы их в Совете можете встретить с раннего утра до глубокой ночи. Они дают инициативу, они отдают приказания и поручения, остальные только облегчают, по мере сил, многосложную их работу, являются рядовыми, бледными, по сравнению с ними, фигурами. Бледными не потому, что не могут быть яркими, а потому, что к делу относятся как-то формально, как-будто пытаются лишь доказать, что и им не даром платится жалованье. Нет кровной связи. Нет беззаветной преданности делу.

Получается такая картина: три человека с утра до ночи работают не отдыхая, и получают по 150 руб., двадцать два человека появляются «налетом», чтобы только показаться, и получают… тоже 150 руб. И те — первые — безропотно переносят эту, казалось бы, вопиющую несправедливость. Здесь налицо поистине беззаветная, бескорыстная преданность тому единственно дорогому, за что они долгие годы скитались по тюрьмам и в ссылке.

Вспоминается один знакомый студент.

Был в свое время — во дни царского гнета — как будто застрельщиком, передовым, непокорным, бунтующим, и вдруг теперь, слышу, — работает на кадетов за 600 руб. в месяц. «Хорошо одевается и складно говорит», как донес мне один общий наш знакомый.

Вот она образованность, вот она моральная шаткость, — за 600 руб. продал человек свое святое-святых! Мы всегда должны остаться с народом, «навьи чары» кадетизма надо учитывать как гибельный путь к соблазнительному, преступному самодовольству.

Целый день Совет кишит приходящими, целый день надо успокаивать, разъяснять, помогать.

Взволнуется ли народ из-за голода, не хватает ли на фабрике подмастерьев, забастуют ли типографии, начнут ли вырубать крестьяне окрестные леса, появятся ли в городе погромные слухи, — все эти нужды и требования стекаются в Совет, все это ищет здесь разрешения. Доверие к Совету огромное. За полгода революции не было еще здесь эксцесса, который можно было бы объяснить непредусмотрительностью или преступной халатностью Совета. А все потому, что во главе стали честные, бескорыстные люди. Они забыли про свою частную, личную жизнь, они оторвались от «старого мира» и кроме Совета ничего не знают. В данный момент лишь такая преданность и может отстоять молодую, чуть созревшую, вседемократическую организацию. Много и здесь, конечно, увидите и услышите болтовни и безделья, но без этого, видимо, не обойтись.

Ссыльные, особенно пробывшие в ссылке год или два, особенно любят похвастаться своими страданиями. К месту и не к месту напоминают они слушателю, что «когда я вот в ссылке был», «когда нас гнали по этапу» и т. д. и т. д.

Делается неловко, — бахвальство очевидное. Но это все люди мало серьезные.

От Киселева, например, пробывшего в изгнании что-то больше 15 лет, никогда и ничего про ссылку я не слыхал. Молчит и все работает, все работает…

Теперь вся эта работа еще не оценивается должным образом; надлежащая ее оценка придет позже, через два-три десятка лет, когда мы оглянемся на то, что и как мы строили когда-то давным-давно, в горячее революционное время.

Советские собрания еженедельны. Исполнительный комитет собирается минимум три раза в неделю. А о президиуме что-то и не слышно, — все дела решаются Исполнительным комитетом. Сюда стекаются отовсюду сведения: из комиссии труда, комиссии просвещения, совета солдатских жен, с биржи труда, из солдатской секции, конфликтной комиссии и т. д. и т. д.

Исполнительный комитет является чревом, которое кормится от собственных детей.

Ответ оборонцам.

Товарищи. Вы все это дело понимаете как-то слишком схематично и примитивно.

Нельзя же думать, будто пришел вот «злой» тов. Фурманов (вы так и сказали «злой тов. Фурманов»), пришел, взбудоражил, мстя за беззаконное исключение, и увел за собою толпу непонимающих, слабых и темных людей. Это упрощенное объяснение отдает будничностью, серенькой, тусклой обыденностью. Дело обстоит совершенно иначе. Была готова почва для раскола, было ясно и определенно выражено требование отколовшейся группы, и передо мною стояла необходимость зафиксировать назревший раскол, потому что чем далее, тем тяжелей было им оставаться с вами, принимать и подписывать те резолюции, с которыми они не были согласны. Ведь получилась трагедия: человек убежден в одном, а говорит, вынужден говорить, совершенно обратное. Так было, напр., с тов. Балакиным. У себя на фабрике, после речи большевика, он должен был отвечать как официальный представитель оборонческой организации. Во взгляде на смертную казнь он согласен был с товарищем большевиком, а говорил иное, противоположное…

Конечно, его освистали, прогнали… И было бы за что страдать. Если бы он верил в свои слова, — тогда другое дело, но вы сами посудите, насколько тяжело было его положение. Это лишь один из сотни случаев. И надо положить конец этим бессмысленным, ненужным страданиям близких мне товарищей.

Ушли рабочие. И это симптоматично. Рабочие — революционный авангард; рабочие — наиболее беспокойная, действенная сила.

С вами останутся фельдшера, конторщики, всякого рода служащие и все те, кого мы называем «мелкой городской буржуазией».

Осмотритесь, на кого переносится центр тяжести. Осмотритесь и одумайтесь. Вы опираетесь на силу ненадежную. Солдаты и рабочие с нами.