Но вот свои же товарищи, измученные, уставшие, отчаявшиеся, обозленные, к тому же, разумеется, наименее сознательные, — эти нас могут свалить в пропасть, прежде чем полететь туда самим.
Теперь, на десятом месяце революции, в сотый раз подымаем мы вопрос о реорганизации Совета, — всей его работы и работы Исполнительного комитета.
Исполнительный комитет разбили на комиссии.
Имеется тут и экономическая, которая, бог даст, разовьется в Совет рабочего контроля; имеется и финансовая, которая причастна к первой и ведает, в частности, изысканием средств Совету; хозяйственная, культурно-просветительная, комиссия труда.
Но ведь всюду нужны знатоки своего дела. А кого мы пошлем? Знающих работников нет. Боюсь, что реорганизации наши ни к чему не приведут. Главная причина здесь не в форме распределения работ, а в недостатке работников.
Если бы были работники, — функции каждого определились бы сами по себе. Распределение пришло бы естественным путем. А теперь подумаешь-подумаешь и видишь: назначь ты его в финансовую, хозяйственную, культурно-просветительную комиссию, — толк все равно будет одинаковый. Дело ему все равно новое и на любом месте он все равно будет начинать с азбуки.
Наше положение поистине трагично. А Совет — «верховная» власть в городе. И город ведь не маленький, более ста пятидесяти тысяч душ.
Вот положение. А бороться надо. Подлая изменница — интеллигенция — встала в ряды врагов трудового народа.
Полагаться приходится лишь на собственную силу, на собственное мужество и собственное знание. В этом трагизм, но согласитесь, что в этом достаточно и самоотвержения, достаточно грозного величия. Рабочий, темный и уставший, истерзанный донельзя непосильной борьбой, кует счастье будущим поколениям.
2 декабря 1917 г.
Это все происходило негласно, конспиративно. Правление профессионального союза в экстренном порядке пригласило нас — Самойлова, Колесанова и меня — для разрешения неотложно-срочного дела.
Приехали. Заперлись в комнату. Никого не пускаем. Говорим вполголоса. С делом познакомил Асаткин.
— Согласительная комиссия, заседающая теперь в Москве, сказал он, ничего не даст. Надо браться за дело самим. Фабриканты установили свой минимум в 2.25 вместо наших 7 1/2 и через голову союза обращаются прямо к рабочим вот с такими бумажками (он показал нам постановления фабрикантов, датированные 29 ноября).
«На всероссийском съезде текстилей в Москве постановлено вводить минимум явочным порядком. Медлить дальше нельзя. Рабочие волнуются и перестают доверять профессиональному союзу.
У фабрикантов два-три вождя.
Необходимо в первую голову изъять из обращения. Затем необходимо осмотреться кругом и позаботиться, чтобы в нашем лагере было вполне спокойно.
Предлагаю обменяться мнениями».
Много говорили мы о производстве, заглядывали во все щели и старались все предусмотреть.
Речь шла о полном устранении фабрикантов от производства, — даже в тех отдельных случаях, когда фабриканты принимают минимум. Управление сгруппировывается в руках особой коллегии, где одна треть от служащих — администрации и две трети от рабочих. Эта коллегия регулирует производство, находясь в теснейшем контакте с фабрично-заводским комитетом.
В области решено создать Совет народных комиссаров, который ответственен перед Областным съездом Советов. Намечены комиссариаты:
1) Труда,
2) Снабжения (промышленности),
3) Земледелия,
4) Продовольствия,
5) Просвещения и Юстиции,
6) Внутренних дел (он же премьер).
Этот вопрос решался уже вкупе с приехавшими делегатами от Советов: Кинешемского, Вичугского, Тейковского, Середского, Шуйского… От нас был кворум президиума.
Все крупные Советы области были налицо. 6-го решено созвать областную конференцию Советов, союзов, фабрично-заводских комитетов, самоуправлений и кооперативов.
Из пестрой повестки дня выступают вопросы о рабочем контроле и демобилизации армии и промышленности.
Вчера же (1-го) посланы были в Москву красногвардейцы для ареста вожаков нашей буржуазии: Неведомского, Вейсмана, Лазарева, Лебедева, Доброва.
Сегодня из Москвы звонили: всех пятерых взяли на заседании согласительной комиссии, возобновившей, по-видимому, переговоры. Там переполох и недоумение. Комиссия прекратила работу. Негодяев везут сюда. Тюрьма готова — пять одиночек. Об этом сегодня был соответствующий разговор с Бубновым.
По всем Советам дана инструкция о порядке ведения национализации заводов и фабрик; о мерах противодействия попыткам открытого и тайного саботажа; о сохранении администрации на местах путем отобрания подписок о невыезде своем, семьи и родственников без ведома Советов.
Всюду устанавливается строгий надзор.
Создание Совета комиссаров отложили до съезда.
4 декабря 1917 г.
Согласно декрета Советом создается революционный трибунал и институт выборных судей. Оглядываюсь я на товарищей по советской работе и спрашиваю:
— Но кто же, все-таки, возьмется из нас за это большое, серьезное дело? Ведь ни один из нас не понимает ничего в юридических науках. Ведь дело требует все-таки некоторых специальных знаний, а кто из нас знает что-нибудь? И становится горько, безнадежно горько.
Есть у нас один разъединственный юрист, да и тот завален работой в областном союзе текстилей. Перегруженности работой мы не признаем и потому живо приволокли его на свое заседание: