Том 5. Путь к большевизму - Страница 31

Постановлено было окончательно уйти из городского самоуправления. Здесь в кратких чертах трудно обрисовать все многообразие соображений, толкнувших нас на подобный шаг. На второй конференции вопрос о работе в муниципалитетах и земствах, как известно, остался открытым. На одном из предыдущих заседаний мы десятью голосами при одном воздержавшемся принципиально признали желательной работу в самоуправлении. Но фактически дело обстояло таким образом, что часть гласных анархистов абсолютно не посещала думских собраний, другая ходила из пятого в десятое, и в результате наши только на бумаге числились гласными, «протирали стулья», как выразился один товарищ, да и то слишком редко. Словом, вставал вопрос о переизбрании. Но переизбирать мы не можем, так как избирала не наша группа. Решили отказаться и известить об этом комитет эсеров и самоуправление.

Поднят был также вопрос о вооружении. Но денег на оружие в комитете нет, а достать бесплатно не представляется возможным.

Постановили обратиться в красную гвардию, заявив, что мы в нужную минуту придем на помощь своей особой, боевой дружиной. Приходится думать одновременно и о гриме, о паспорте, о костюме, о деньгах. Дело может всяко повернуться, а жизнь понапрасну не стоит отдавать. Необходимо приготовиться заблаговременно ко всем защитительным мерам, необходимо разучить и азбуку подпольной работы.

В сегодняшней газете говорится про меня. И рассказываются такие вещи, про которые знают всего двое-трое знакомых. Я думаю, что писал Майоров, а материал ему дал Авенир, так как с Авениром у нас была беседа и про Кавказ и про стихи. Одно стихотворение даже помещено было им в «Зеленом Шуме». Словом тут повинен Авенир.

За это, если бы узнать окончательно, я возненавидел бы его как старого предателя.

То, что передано в интимной беседе, несколько неудобно из-за партийных разногласий отдавать в газету…

Но почему меня не взяло зло от самого фельетона? Почему он не уязвил меня, хотя и был написан исключительно с этой целью? Да потому, что все сказанное в нем — правда. Только правда эта представлена в смешном свете, рассчитана на хохот читающего, на полное изничтожение самого героя.

Но что останется от этого фельетона, если я сам отвечу искренно на все поставленные здесь вопросы? Ведь я лукавить не буду, я откровенно расскажу правду о себе.

1) Упоминается про «томик стихов», — абсолютно ничего дурного здесь не вижу. Кому дорога поэзия, тот сотни и сотни раз открывал эти томы и томики; вздыхал, грустил, страдал и радовался вместе с ними, вместе с ними и засыпал..

2) «Одинаково служивший прежде пролетариям и буржуям, Морфей теперь явно саботировал».

Только почему Морфей? Ведь Морфей — бог сна. Как же он мог вообще кому-либо служить? Может быть, автор хотел сказал Муза или Орфей? Словом, хотел назвать кого-либо из причастных к поэзии богов? Это еще можно было бы понять: дескать, прежде писал совершенно нейтральные стихотворения, а теперь и они не удаются, — Муза, мол, саботирует. Ну, это все-таки второстепенное.

А вот относительно буржуев и пролетариев следует поговорить. Да, прежде мы жили как птицы небесные и до революции не знали даже, какие там существуют партии и какая там имеется классовая борьба. Мы решительно ничего не знали — мы, что стоим теперь у кормила правления. А что же с остальными, которые и до сих пор не прикоснулись к живой жизни? Они ведь и теперь не знают ничего, потому и смотрят на борьбу с мещанской точки зрения. У меня есть товарищ, он выставлен теперь кандидатом в Учредительное собрание, выставлен на пятом месте по списку меньшевиков и, может быть, пройдет. Ведь тогда уж соберется самый цвет революции, туда придут не только борцы, но и созидатели. Там нужны большие познания, нужен большой многосторонний опыт. А он, мой товарищ, до революции сам не знал ни партии ни извечной борьбы. Но я радуюсь, что он теперь вознесен на гребень революционной борьбы, потому что ни на секунду не сомневаюсь в его высокой честности, в бескорыстной преданности народному делу. Пусть он иначе понимает эту великую борьбу; пусть ищет иные пути, но мы думаем с ним об одном, за одно боремся и, может быть, будем страдать. Я уважаю и чту его как честного, бескорыстного труженика на пользу народа.

Но ведь прежде он тоже служил одинаково пролетариям и буржуям. У него есть дядя миллионер, и у этого дяди он занимался с детьми, обедал, чаевничал, словом был свой человек. Теперь, если бы все повернулось по-старому, — я уверен, что он не пошел бы к дяде миллионщику. А ходил потому, что решительно не понимал ничего в политической борьбе. Так чем же были мы все виноваты, что не попали работать в подполье?

Многие из нас даже и не слыхали об этой неумирающей, подземной, святой работе. Ясно, что мы не прикоснулись к ней только по незнанию, а не по каким-либо иным причинам. Напр., скажу откровенно о себе: не мог бы я с таким горячим темпераментом удержаться в какой-нибудь умеренной группе.

Я оставил бы все, — работу, университет, как оставил их теперь, если б только представлял себе ясно всю великость и значительность борьбы. Я же ничего не знал, потому что узнать было неоткуда.

Если рабочий никогда не услышит и не узнает правду о движении небесных светил, разве вы будете винить его за это? Не вините и меня, нам неоткуда было узнавать…

И правильно говорит мой зложелатель, что Муза (Морфей) моя одинаково служила буржуям и пролетариям. Я даже не представлял себе ясно эти два класса и раскалывал людей на два лагеря по совершенно иной линии: хороший человек был хорош для меня безотносительно к классу, безотносительно к своему происхождению.